6 марта 1900 года в США зарегистрировали первый случай бубонной чумы. Вестник публикует фрагмент из книги Даниэля Дефо — рассказ о том, как человечество переживало страшные эпидемии.
В начале XX века в США вспыхнула первая эпидемия бубонной чумы — болезни, которая выкашивала целые города и уносила жизни сотен миллионов людей. Упоминание чумы встречается ещё в Библии, о страшных пандемиях писали Альбер Камю, Фредерик Стендаль и другие литераторы, а художники рисовали жуткие картины свирепствующей чумы.
Портрет Даниэля Дефо 1837 года. Репродукция
Вестник публикует отрывок из известного исторического романа Даниэля Дефо «Дневник чумного года» — своеобразный отчёт человечества о том, как ему удалось пережить массовую эпидемию. Правда, произошло это не в Америке 1900-х, а на пару веков раньше — в Лондоне, в 1665-м.
***
Но возвращаюсь к заражённым семьям, запертым в собственных домах городскими властями. Их бедственное положение невозможно даже описать; и именно из этих домов мы чаще всего слышали самые ужасные вопли и плач бедняг, запуганных до смерти бедственным состоянием их ближайших родственников и ужасом самого пребывания в заточении.
Я вспоминаю — и пока я пишу об этом, кажется, будто я даже слышу звуки её голоса, — об одной женщине, которая располагала довольно значительным состоянием и жила вместе с единственной дочерью, девушкой лет девятнадцати.
Они были хозяевами всего дома. Молодая девушка, её мать и служанка по каким-то делам (не помню точно, каким) выезжали за границу. И дом их не был в числе запертых домов; но часа через два после возвращения молодая леди пожаловалась на недомогание; ещё через четверть часа её вырвало, и началась страшная головная боль.
– Боже милостивый! — воскликнула её мать в страшном испуге. — Не дай моему ребёнку заболеть!
Головная боль у девушки нарастала, мать распорядилась согреть постель, уложить несчастную и приготовить бельё, чтобы она пропотела, — обычный способ лечения, применяемый при первых же признаках болезни.
Пока постель проветривали, мать раздела девушку, положила её на кровать и стала осматривать со свечой в руках; она тут же обнаружила роковые признаки на внутренней стороне ляжек. Мать, не в силах сдержаться, уронила свечу и так жутко вскрикнула, что этот крик вселил бы ужас и в самое отважное сердце; крик этот был не единственный: горе лишило её разума; сначала она упала в обморок, потом очнулась и стала бегать по всему дому, вверх и вниз по лестнице, как полоумная (да она и была полоумная!), и продолжала кричать и рыдать несколько часов кряду, лишившись рассудка; мне говорили, что она так и не пришла в себя. Что же касается девушки, то она фактически была уже трупом к тому моменту, так как гнойники, вызвавшие пятна, распространились по всему телу; не прошло и двух часов, как она умерла. А её мать голосила в течение нескольких часов, не зная о смерти своего ребёнка.
Фрагмент картины Питера Брейгеля-старшего «Торжество смерти». 1562 год. Репродукция
Это было давно, и я могу ошибиться, но, кажется, мать так и не пришла в себя и умерла недели через две – три после гибели дочери.
Это случай исключительный, и так как он был мне хорошо известен, я и рассказал о нём во всех подробностях; но было несметное число похожих случаев, и еженедельная сводка почти всегда упоминала об одном – двух «испуганных», то есть, можно сказать, «напуганных до смерти». Но кроме тех, кто действительно умер со страху, было огромное число людей, потерявших от страха рассудок, или память, или дар речи. Но возвращаюсь к запертым домам.
Одни, как я уже говорил, выбирались из запертых домов хитростью, другие же подкупали сторожей, предлагая им деньги, чтобы те выпустили их потихоньку ночью. Признаюсь, я считал тогда, что это самый невинный из подкупов; и мне представлялось жестоким наказание трёх сторожей, которых публично высекли прямо на улице за то, что они выпустили людей из запертых домов.
Но, несмотря на эти строгости, деньги всё же действовали на бедняг, и многие семьи смогли таким образом «сделать вылазку» и избавиться от своего заточения; но так по большей части поступали те, кому было где укрыться; хотя по дорогам передвигаться стало трудно, оставалось всё же множество способов отступления, и, как я уже говорил, немало людей имели палатки; они разбивали их в поле, спали на соломе и, имея при себе достаточный запас провизии, жили, как отшельники в кельях, потому что никто не решался к ним приблизиться; о них рассказывали много историй, и смешных, и трагических; и некоторые из тех, кто жили, как странствующие паломники в пустыне, как ни невероятно, избегли гибели благодаря тому, что по собственной воле сделались изгнанниками, наслаждаясь в то же время большей свободой, чем можно было бы ожидать.
Отрывок из романа Даниэля Дефо «Дневник чумного года»